Диверсант [HL] - Юрий Корчевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сдайте оружие!
— А ты мне его давал? Я немца убил и автомат забрал. Ты скольких немцев сам, своей рукой убил? Чего молчишь?
Ополченцы молчали, переглядывались.
— К начальнику положено всех вести, кто с немецкой стороны приходит.
— Ладно, чего с вами разговаривать? Ведите к командиру!
Бойцы повесили на себя автоматы, Саша взял портфель. Ополченцы шли впереди, показывая дорогу.
Окруженцев привели в полуразрушенное здание. На первом этаже уцелевшего левого крыла расположился штаб батальона. За столом — письменным, обычного вида, сидел командир со звездой на рукаве и без знаков различия.
Комната скудно освещалась неверным, колеблющимся светом коптилки, сделанной из снарядной гильзы.
— Товарищ комиссар! Троих подозрительных задержали! Приплыли с той стороны, оружие сдать отказываются.
Политрук поднялся из-за стола. Был он молод — лет двадцати шести, и форма на нём сидела, как на корове седло. Видимо, в армии он не служил никогда.
Саша таких не любил. Одно дело — руководить за столом, и совсем другое — боевыми действиями на фронте.
— Командир истребительного батальона Винокуров, — представился комиссар. — Кто такие?
— Красноармеец Терёхин.
— Красноармеец Кузьмичёв.
— Красноармеец Пилипченко.
Бывшие окруженцы представились.
— А документы у вас есть?
Саша поставил портфель на стол, открыл его и достал пять красноармейских книжек. Комиссар просмотрел их.
— Почему книжек пять, а вас трое?
— Двоих наших товарищей убило при переправе.
— Жаль. Что за портфель?
— Это трофей — офицера немецкого убили. Карта там и бумаги, все на немецком. Показать бы это всё командованию, может, важное что?
— Хм, похвально. А как же вы через немецкие позиции на той стороне Днепра прошли?
— Где ползком, где с огнём прорывались.
— Занятно, занятно! На самом оживлённом участке прошли. Как только вам это удалось?
Комиссар повернулся к ополченцам.
— Расстрелять!
Приказ был неожиданным — как для бывших окруженцев, так и для самих ополченцев. Несколько мгновений в комнате висела тишина.
Вдруг Сергей с треском рванул на себе нательную рубаху, разодрав её до пояса.
— А это видел? Ты что же думаешь, мы знамя из немецкого тыла вынесли для того, чтобы здесь от пуль своих погибнуть? Ах ты, крыса тыловая! За немцев нас принял? А это ты видел? — Сергей указал на татуировку на груди. Там были выколоты профили Ленина и Сталина, какими их изображали на плакатах.
Пушкарь потянул за край знамени и с трудом размотал волглую ткань.
— Сюда смотри, комиссар!
Один из ополченцев прочитал вслух: «Двадцать четвёртая стрелковая дивизия».
— Товарищ комиссар, это же знамя дивизии!
— Сам вижу, не слепой, — буркнул комиссар. — Ошибочка вышла, приказ о расстреле отменяю.
Он уселся на скрипучий стул и принялся крутить ручку полевого телефона. На том конце ответили.
— Да, это я, Абрам Винокуров. Тут мои трёх окруженцев задержали. Нет, с документами немецкими, а главное — со знаменем. Да, понял, жду.
Саша и двое его товарищей стояли у стены. «Опять „радостная“ встреча у своих. Без малого не шлёпнули. Ей-богу, в немецком тылу безопаснее. Надо было нож в сапог сунуть. Вероятно, комиссар начальству названивал. Сейчас заявятся, снова допрашивать будут. Если всё же расстрелять решат — брошусь к автомату, он недалеко лежит. Постреляю, кого смогу. Повезёт — уйду, ну а если нет…» — думал Саша.
Вид у его товарищей был понурый — даже у Сергея, который рассчитывал на медаль.
«Ведь приходил я уже к нашим раз, в фильтрационный лагерь попал. Что меня второй раз понесло?» — размышления у Саши были нерадостные.
Распахнулась дверь, и вошёл командир — лет сорока, с пшеничными, как у маршала Тимошенко, усами. Форма на его фигуре сидела как влитая, и сразу было видно — кадровый военный. На петлицах — майорские шпалы, только вот сами петлицы василькового цвета. НКВД.
Вошедший за руку поздоровался с комиссаром.
— Что у тебя за происшествие, Абрам?
— Эти люди портфель с немецкими документами принесли и знамя.
— Покажи.
Ополченец взял со стола знамя, развернул.
— Так это же знамя двадцать четвёртой дивизии, — не скрыл своего удивления майор, — она под Могилевом сражалась. — Где взяли? — повернулся он к Саше.
— Легковушку немецкую расстреляли, забрали портфель и знамя.
Глаза у майора стали холодными и колючими.
«Видно, амбец нам приходит», — с тоской подумал Саша.
Однако майор неожиданно шагнул вперёд, обнял Сашу, пожал руки его товарищам.
— За знамя спасибо. Мы ведь никаких сведений о дивизии не имеем. Выходили отдельные бойцы, а где штаб, что с ним? Где знамя? Я — майор Фадеев, Евгений Ильич, — представился он, — командир полка.
Окруженцы представились по очереди.
— Абрам, накорми людей, одежду для них найди. Что же им, в трусах воевать? Да к себе в батальон зачисли.
— Нам бы в кадровую часть, — попросился Саша.
— А мы чем хуже? — улыбнулся майор. — От сто двадцать девятой стрелковой дивизии, что Смоленск обороняет, едва половина осталась. Но там хоть обученные бойцы, а у меня — вон, — майор кивком головы показал на ополченцев.
— Так ведь расстрелять нас хотели, товарищ майор, — пожаловался Сергей. Он продолжал мечтать о медали.
— Это комиссар сгоряча, он вас за диверсантов немецких принял. Бери, комиссар, знамя, а я портфель, да пойдём, проводишь меня.
— И документики наши вернуть бы, — это уже Саша.
— Вернём.
Фадеев и комиссар батальона вышли. Ополченцы неловко толкали друг друга. Задержали подозрительных лиц, а получилось — знаменосцев.
— Сейчас поесть что-нибудь сообразим, — один из ополченцев вышел.
Он вскоре вернулся, прижимая к груди буханку чёрного хлеба и три селёдки.
— Вот, всё, что нашёл. Кушайте.
Окруженцы уселись за стол, и Саша быстро нарезал ножом хлеб и селёдку. И ничего, что хлеб сыроватый, плохо пропечённый, а селёдка — солёная до жути. Съели за один присест. Саша ещё бы повторил, да больше нечего было.
Пока они ели, ополченцы приглядывались к автоматам.
— Можно подержать?
Саша отщёлкнул магазин.
— Пробуй.
Ополченец пощёлкал затвором, глаза его заблестели.
— Наша-то винтовка дальше бьёт.
— Дальше, — согласился Саша, — и штык у неё есть. Однако в ближнем бою — в городе, например, или в траншее вражеской, лучше автомата нет ничего. Короткий, двигаться не мешает, а в рукопашной — сила. Заскочил в траншею, и очередью на полмагазина — вдоль неё.
Ополченец с неохотой вернул автомат.
— Ладно, забирай — дарю. Но магазин с патронами только один дам, самому нужны.
Лицо ополченца вспыхнуло от радости.
— Вот спасибо!
— Не за что — не часы или велосипед подарил.
— Ну, я теперь им дам! — ополченец потряс автоматом в сторону Днепра.
— Издалека не стреляй, не попадёшь. И очереди давай короткие. Поймал в прицел, два-три патрона — и всё…
Открылась дверь, вошёл комиссар.
— С вами разобрались, идите с ополченцами. Утром зайдёте ко мне за своими документами, а я пока внесу вас в списки батальона.
Окруженцы забрали своё оружие — не оставлять же трофеи. Да и чем воевать потом? Абрам лишь проводил взглядом трофейные автоматы и вздохнул. Небось, виды на них имел. А вот чёрта тебе лысого за то, что, не разобравшись, чуть не шлёпнул!
Саша представил на миг, что бы случилось, выберись они на берег в немецкой форме. Сроду бы не поверили!
Ополченцы привели их в какой-то подвал, где стояли топчаны.
— Сейчас одежду найдём.
Отыскали брюки, рубашки. Воинской формы не было. И на том спасибо. Хорошо хоть сапоги немецкие остались, потому как обуви в подвале тоже не было.
— Занимайте свободные топчаны и отдыхайте. После подъёма завтрак, и — к комиссару.
— Он всегда такой?
— Да нет. Сам удивляюсь, какая муха его укусила.
Едва добравшись до топчанов, окруженцы сразу отрубились. Тяжело давшаяся переправа, голод, потеря боевых товарищей, нелепый приговор — и всё это за одну ночь. За многие дни Саша впервые спал спокойно, чувствуя себя в безопасности.
Утром дневальный прокричал: «Подъём!»
Они позавтракали чёрным хлебом и кипятком — не нашлось даже заварки и сахара.
Батальон построился во дворе дома, хотя по численности он едва дотягивал до полноценной роты. Одежда на всех была гражданская, вооружение — самое разное: наше, отечественное, трофейные винтовки, и единственный пулемёт «максим» — на колёсном станке Соколова и без щита.
На свежий взгляд, ополченцы выглядели ну, в лучшем случае, партизанами. Возраст — самый разный, но большинству людей — за сорок лет. Понятное дело — молодёжь сразу в армию призвали, и в городе остались только те, у кого была бронь, или те, кто не годились по здоровью к строевой службе.